Почему дома называют брошенными? Если в один из дней хозяин закрыл ставни, повесил висячие замки и растворился в будущем – тогда такой дом можно назвать брошенным. Но можно ли его называть брошенным, если хозяин ставни не закрывал, висячих замков не вешал, хотя тоже ушел, только не в будущее, а мир иной, попросту говоря, – умер. Он не бросал свой дом, так почему такие дома называют брошенными? Становится обидно и за дом и за его хозяина. Вот если у ребенка умирают родители, то никто его брошенным не называет, – все его зовут сиротой. Так и с домом – он как ребенок требует заботы и внимания, ему необходим постоянный уход. А если уж случилось с домом несчастье, умер его последний хозяин, а того, кто о нем заботиться будет, не нашлось, то дом начинает грустить, быстро ветшает и отправляется в путь вслед за тем самым хозяином. Но обижать такой дом и называть его брошенным не стоит, просто такая у него нелегкая сиротская судьба.
Несколько дней назад я видел осиротевший дом. В Байраке таких домов, к сожалению, большинство. Стоит этот дом на улице Пархоменко, окруженный такими же домами-сиротами, и грустит. Крыша рухнула, его уже не спасти. Пройдет еще два-три года, и на месте стен из самана останутся лишь бесформенные кучи глины. Его усыновят дождь и снег. Они же обеспечат ему и вечный покой. Но пока что он все еще стоит здесь, и я попытаюсь рассказать, как все было в тот день.
Аккуратно переступая разбросанные вокруг дома доски и бревна, подхожу к единственному уцелевшему окну, открываю ставни. Между грязными стеклами искрятся на свету остатки новогоднего дождика. Эти незатейливые переливы трогают до глубины души, напоминая о более счастливых днях, пережитых этим домом в прошлом. На подоконнике стоит какая-то небольшая прямоугольная пластина черного цвета, прислоненная к стеклу. Фотография? Картина? Сейчас узнаем.
Сделав несколько шагов вдоль стены, я оказываюсь во дворе. Сквозь рваную рану оконного проема, лишенного своего прежнего убранства из дерева и стекла, хорошо видно смежную стену. Непонятная пластина оказывается старой фотографией.
С целью поближе рассмотреть этот интересный предмет, решаюсь войти внутрь. Остатки упавшей крыши мешают беспрепятственно проникнуть в дом через двери, но лезть через окно что-то не хочется. Немного помявшись у входа, и мысленно испросив у дома разрешения войти, начинаю пробираться через завалы прихожей, то и дело приходиться пригибаться. От внутренних стен дома мало что осталось. Пол и остатки мебели погребены под кучами из глины и досок. Вновь осматриваю единственное уцелевшее окно, на этот раз изнутри.
Старая фотография, непонятным образом оказавшаяся на подоконнике (вряд ли она могла остаться стоять на нем во время падения крыши), вызывает внутренний трепет. Кто он, этот человек в очках? Спросить об этом уже не у кого.
Я не смею прикасаться к этой реликвии. Внутри становиться как-то не по себе, я едва сдерживаю слезы. Продолжать находиться внутри дома становиться небезопасно, начинаю медленно выбираться наружу прежним путем, минуя остатки рухнувшей крыши в согнутом положении.
Во дворе дома царит хаос. Причудливое сочетание деревянных балок, досок поменьше, предметов мебели и всякой мелочи внушает страх. Сейчас так любят рассказать о геноциде украинского народа в 1932 – 1933 годах, но тот настоящий мор, поразивший села и пригороды большинства украинских городов в годы независимости, явным образом замалчивается.
Летняя кухня сохранилась значительно лучше, чем дом. Крыша хоть и прогнулась, но все еще на месте. Клеенчатые обои, ставни и полуоткрытая дверь – все здесь напоминает о жизни, которая сюда уже не вернется.
Покидая этот двор в довольно подавленном настроении, я обещаю себе вернуться сюда еще раз, чтобы попытаться узнать почему и как все это произошло.